часть вторая.
так все-таки, когда все началось.
так все-таки, когда все началось. с физическим разобрались, а что с чувствами.
помню, что длительное время после я воспринимала наши отношения все еще как дружеские. даже после первой половой ебли, и после второй, и после третьей. для меня все было кристально ясно и понятно: мы близки, мы трахаемся, мы доверяем друг другу, у него есть жена, ну и где и что меня должно не устраивать. супружеские отношения миши были мишиным дерьмом. я никому не изменяла и жила в гармонии с собой.
все начало меняться, когда я начала интересоваться мариной. с этим человеком он прожил восемь лет, что она за человек, какая она. я задавала вопросы и они исходили не из ревности и ненависти, а из любопытства. мне было интересно слушать про нее, но в какой-то момент она перестала быть абстрактной мариной, а стала вполне конкретной реальной мариной, обычной среднестатистической женщиной, которую наебывает муж. она доверяет ему, готовит котлеты, стирает носки, а он изменяет и при этом пиздит с такой искусностью, что за полгода непрекращающихся измен она ничего не просекла.
все это у меня в голове становилось с каждым днем все более неприятным, колким и тухлым. марина существовала. за 60-70 км от меня, но она была реально существующим человеком из плоти и крови, и в момент, когда я блаженно стонала от возвратно поступательных движений члена во мне, она готовила котлеты и стирала носки.
слушать истории про нее стало трудно и с того момента все возможные темы про их счастливую супружескую жизнь с предстоящим ремонтом ванны-кухни-коридора и совместными отпусками я старалась отстреливать еще на подлете. это обижало его и я обижалась об его обиды и непонимание.
как бы противоречиво это ни было, но вместе с возрастающим омерзением я чувствовала все большую привязанность. да, марина существовала, но существовал и миша. он тоже был из плоти и крови и он был ближе. он был рядом по 55 часов в неделю, и по 65, если мы работали по выходным. миша был приятным собеседником, этого не отнять. с большим багажом жизненнего опыта и баек на любой вкус. у нас были похожие взгляды на мир и вещи в нем.
он был единственным человеком на работе, который читал книги, и из-за возможности обсудить с ним террор симмонса я прочитала его за месяц, а не за три, как обычно происходит с книгами, которые я пытаюсь читать, живя при этом на работе. ответочкой я накидала ему своих любимых книг и это вообще законно? он зачел их практически все.
он был единственным человеком на работе, который играл в игры (даже если это богомерзкие танки) и я установила ему даркест данжн и гвинт.
отношения развивались.
в мише привлекала его способность на извинения и компромиссы. в этом плане он на тот момент был полной противоположностью мне.
я выросла в среде, где моя гордость и отстаивание своих обид были доказательством того, что я все еще есть, что я живая и что с моим мнением нужно считаться. в моей семье конфликты решались двумя способами: молчаливая чуть ли не виндетта и чуть ли не с разделом территории или слезливые извинения более слабого более сильному. в детстве мне приходилось прогибаться и пользоваться вторым: я была младше, я была слабее, у меня не было своей крепости, не было защиты и чувства безопасности. но постоянно прогибаться никому не понравится и поэтому как только у меня появилась такая возможность, я начала использовать исключительно первое. слезливо извиняться начали передо мной, и все наверно понимают, насколько доказательство правоты в такой форме приятно (ха ха сучки ну и кто победил на этот раз). кажется, что весь мир в лице одного человека преклонил колени в знаке поражения и капитуляции и ты теперь властитель судеб.
я сделала мишу, точнее я позволила себе сделать его центром своей жизни, ведь он был первым близким мне человеком (а всего три месяца назад - чужим и незнакомым), который хотел говорить, мог извиняться, слушал и изменял свои паттерны поведения, даже если приходилось переступать через себя, мониторил мои и свои реакции и искренне желал помочь мне без личной выгоды.
и он быстро взобрался на пъедестал единственности и неповторимости, а я возвела это в абсолют.
при первом рабоче-бытовом конфликте, когда я в сердцах послала его нахуй, молча вылетела из кабинета и заныкалась, чтобы откипеть в одиночестве, он первый пришел ко мне, чтобы разобраться в ситуации. сделал первый шаг без намеков и просьб.
а когда я попросила не трогать меня и сказала, что подойду сама, когда захочу это обсудить, он, в отличие от остальных людей, которые воспринимали такой ответ как отказ и принижение их благородного жеста извинения, смог подавить в себе обиду, если она была, и дождался момента, когда я буду способна проговорить произошедшее.
в той ситуации он был не прав, но на его стороне была сила, возраст и более высокое положение, он мог заставить меня признать его правоту даже не прилагая усилий, банальным молчаливым авторитетом, и внушить мне вину. но не сделал так. не сделал так, как всегда в моей жизни делали все, кому что-то не нравилось.
его поведение настолько не вписывалось в мою реальность и прожитый до этого опыт, что меня перещелкнуло: я смогла посмотреть на себя от третьего лица и начала менять свое отношение к конфликтам, к природе и развитию этих конфликтов, к взаимодействию с людьми. я меньше скрипела, когда приходилось извиняться, и перестала так травматично это переживать.
миша не был идеальный, но в нем было то, чего я до этого никогда не встречала в знакомых мне людях. это не было жертвенностью, но это была способность контролировать свою гордость ради близкого и догорого тебе человека. этой способности у меня никогда не было и я в принципе не знала и не могла знать о ее существовании.
я отдаю себе отчет, что с самого начала и до самого конца цеплялась за мишу из-за страха никогда не встретить человека, способного расшевелить меня на работу с собой.
что еще.
меня привлекало то, что я чувствовала себя особенной, и пусть это звучит эгоистично, избито, слишком книжно. мне было позволено много, но не потому что я этого добилась, а потому что я была собой. эмоциональной, честной, настоящей. я была охуенной не только для себя, но и для кого-то другого. и все это было без флера лести и попыток залесть ко мне в трусы. все это было еще до всего. оно было изначальным.
для миши я была ценной и охуенной по факту своего существования. просто постарайтесь представить, что это значило для человека, который никогда не был одарен вниманием, вынужденно подстраивался под людей, а свободное время проводил на американских горках ненависти к себе и считал себя «неправильным», социальным гадким утенком.
лена, ты первый в моей жизни человек, который несколько раз посылал меня нахуй, а я все еще продолжаю с ним общаться. для миши я была уникальной. вряд ли кто-либо в моей жизни видел меня такой, какой всегда видел он.
в последние дни нашего общения, когда мосты горели и мы горели вместе с этими мостами, миша не раз говорил, что за короткое время нашего знакомства он научился у меня большему, чем у людей в его окружении за десятки лет.
должно быть что-то еще. но что.
это моя пьяна память или? неужели все?
неужели нужно так мало, чтобы один заурядный человек смог забраться под кожу другому заурядному человеку и пустить там корни?
вернувших к изначальному вопросу: все началось, когда во время разговора в полупьяном состоянии я сказала, что кажется влюбляюсь в него. я спросила, не пугает ли его это. он ответил нет. через несколько дней в уже трезвом разговоре он сказал: я хочу сделать тебя счастливой, потому что люблю, но делаю только больно по этой же причине.
и это был ответ на чувства, на которые я не ожидала ответа.
день, когда плотину прорвало.
конец сентября - октябрь.